ГЛАВА XIII"ИМПЕРАТОРУ ПРИНАДЛЕЖАТ ДВОРЦЫ, СВЯЩЕННИКУ - ЦЕРКВИ"(Амвросий. Письмо 24, 12)
Неудача миссии Амвросия к Максиму и укрепление политического положения Валентиниана II подтолкнули Юстину к давно задуманному плану: отторгнуть у Медиоланской церкви одну из базилик для богослужений ариан. Кроме того, властная императрица хотела поставить строптивого епископа на место и оградить сына от его влияния. Ввиду того, что двор уступил Амвросию в споре об алтаре Победы, Юстина считала себя вправе настаивать на взаимной "услуге" со стороны церкви и просить уступить базилику для ариан. Конфликт из-за базилики в Медиолане, начавшийся в 385 г., явился самым крупным и серьезным из всех случавшихся до сих пор столкновений между христианской церковью и императорской властью, которое внешне было облечено в форму борьбы ортодоксального христианства с арианской ересью, и имело далеко идущие последствия не столько для судеб никейства и арианства, сколько для будущих отношений церкви и государства. * * * Догорал закат. На дворе стоял теплый безветренный апрельский вечер 385 г. Амвросий тяжелыми шагами смертельно уставшего человека, прошел в угол своей небольшой комнаты, служившей ему кабинетом, и достал из старинного красивого ларца стиль, чернила и свиток чистого папируса. Сегодня предстояло написать важное письмо, и в таких случаях епископ обычно использовал дорогой папирус, а не вощеные таблички. Вернувшись к столу, за которым он имел обыкновение писать и к которому он относился с какой-то почти благоговейной любовью, доказательством которой служила его привычка постоянно поглаживать его гладкую поверхность во время раздумий над той или иной фразой своих произведений, Амвросий подлил масла в светильник и поймал себя на мысли о том, что он давно уже ничего не писал. Все последние дни прошли в крайнем напряжении, и он, и без того не отличавшийся крепким здоровьем, вдруг почувствовал страшную усталость. Однако отходить ко сну было еще рано, все епископские дела на сегодня были закончены, и Амвросий решил посвятить остаток вечера описанию только что произошедших событий. Дневника епископ не вел и на память не жаловался, но то, что случилось в эти дни в Медиолане, должно было стать достоянием потомков. Взгляд Амвросия случайно упал на письма, лежавшие на изящном миниатюрном бронзовом столике, где он хранил текущую корреспонденцию. Среди них он сразу узнал доставленное вчера из Рима послание его сестры Марцеллины. Амвросий вспомнил, как нежно беспокоилась она о здоровье брата и тревожилась за то, что происходит в Медиолане. Марцеллина настойчиво просила брата побыстрее написать ответ и обо всем рассказать. Епископ решил, что письмо к сестре как раз и будет лучшей возможностью изложить все с должной подробностью и обстоятельностью, позволит самому поразмышлять о происшедшем и одновременно сохранить свидетельство об этих событиях для потомков, потому что Марцеллина, как знал Амвросий, часто переписывает наиболее интересные и удачные места из его посланий и дает читать их своим знакомым христианам. Знал Амвросий и то, что по церквам Италии уже ходят несколько копий его писем об алтаре Победы. Епископ обмакнул стиль в чернильницу, вывел традиционное обращение к сестре, на мгновение задумался, но мыслей и впечатлений было столько, что рука, казалось, сама стремилась выложить на папирус как можно больше букв, слов, фраз. Амвросий даже удивился, что его усталость куда-то исчезла, едва он начал писать, хотя рука явно не поспевала за мыслями. "Так как почти во всех письмах ты взволнованно спрашиваешь о церкви, послушай, что произошло. На следующий день после того, как я получил твое письмо, в котором ты отмечаешь, что тебя встревожил твой сон, начала чувствоваться опасность тягостной тревоги. Но уже не Порциеву базилику, то есть за стенами города, они потребовали, а новую базилику, то есть внутри стен, которая важнее. Вначале обратились ко мне мужи первых достоинств, высшие сановники - члены консистория, чтобы я и базилику передал, и позаботился о том, чтобы народ не пришел в волнение. Я ответил, что существует порядок, что храм Божий не может быть отдан священником. На следующий день это было одобрено в церкви. Еще и префект пришел туда и начал уговаривать, чтобы мы уступили хотя бы Порциеву базилику. Народ криком выразил свой протест. Тогда он удалился и сказал, что сообщит императору. На следующий день, а это было воскресенье, после чтений и молитвы я обучал символу веры неких оглашенных в баптистерии базилики, отпустив катехуменов. Там мне передали известие, что к Порциевой базилике посланы десятники из дворца и что они вешают занавеси, и часть людей направилась туда. Однако я остался исполнять службу и начал служить мессу. Во время приношения я узнал, что народом схвачен некий Кастул, который, говорят, был пресвитером ариан. Его же случайно встретили на улице прохожие. Я начал горько плакать и в самом приношении молить Бога, чтобы он пришел на помощь, чтобы в деле церкви не пролилась чья-либо кровь, чтобы, по крайней мере, пролилась моя кровь за спасение не только народа, но даже за самих нечестивых. Что больше? Послав пресвитеров и диаконов, я избавил человека от насилия. В это же время были вынесены тягчайшие обвинительные приговоры, вначале на всё сословие торговцев. Итак, во время священных дней последней недели перед Пасхой, когда имеют обыкновение освобождать должников от оков, скрежетали цепи, наложенные на шеи невинных, и был взыскан штраф в размере 200 фунтов золота в течение трех дней. Они ответили, что дадут в два раза больше, если их попросят, лишь бы они сохранили веру. Тюрьмы были полны торговцев. Всему персоналу дворца, то есть ревизорам, аппариторам различных сановников, писцам было приказано воздерживаться от происходящего под видом, что им запрещено участвовать в мятеже; занимающим почетные должности угрожали многими и суровейшими наказаниями, если они не будут способствовать передаче базилики. Гонение бушевало, и если бы они открыли ворота, на всех, кажется, хлынуло бы злодеяние. Ко мне обратились комиты и трибуны, чтобы состоялась быстрая передача базилики, говоря, что император пользуется своим правом, тем, что всё находится в его власти. Я ответил, что если у меня попросят то, что является моим, то есть мое поместье, мое серебро, что бы то ни было такого рода моим, я не буду противиться; хотя всё, что является моим, принадлежит бедным; однако то, что является божественным, не подчинено императорской власти. Если мое состояние требуют, захватывайте, если тело - я предстану. Вы хотите заковать меня в цепи? Вы хотите предать меня смерти? Это - наслаждение для меня. Я не стану защищаться окружением народа и не прибегну к алтарю, моля о жизни, но с большим удовольствием приму смерть за алтарь. Разумеется, я устрашился душой, когда узнал, что к базилике, принадлежащей церкви, посланы вооруженные люди с целью захвата, чтобы в то время как народ будет защищать базилику, не произошло какого-либо кровопролития, что могло бы ввергнуть в гибель весь город. Я молился, чтобы мне не довелось пережить гибели такого города или всей Италии. Я отвращал зло пролития крови, я предлагал свое горло. Присутствовали готские трибуны. Я подошел к ним, говоря: "Потому ли римское владение приняло вас, чтобы вы возбуждали пособников волнения народа? Куда вы перейдете, если оно будет уничтожено?" От меня потребовали, чтобы я усмирил народ. Я ответил, что в моей власти не возбуждать его, но в руках Бога - успокоить. Вообще, если бы меня посчитали подстрекателем, меня уже следовало бы наказать или отправить в какие пожелали бы пустынные места земли. Когда я сказал это, они ушли. Я провел целый день в старой базилике. Затем я вернулся домой спать, чтобы если кто-либо захотел бы меня похитить, нашел бы меня готовым. Перед рассветом, когда я вышел из дома, базилика была окружена солдатами. И, говорят, то было передано императору, что, если он пожелает выступить, у него есть войско, однако оно будет в состоянии готовности, если они увидят, что он находится в согласии с католиками; в противном случае, они перейдут к тому собранию, которое соберет Амвросий. Никто из ариан не осмелился выступить, так как никого не было из граждан, немногие были из императорской фамилии, а также некоторые готы. Тем, кому когда-то повозки были жилищем, теперь повозкой стала церковь. Куда бы эта женщина (Юстина - М. К.) ни приходила, она тянет с собой всю свиту. Я узнал, что базилика окружена стонами людей, но пока я читал тексты, мне сообщили, что также и новая базилика наполнена народом, что, казалось, присутствует больше людей, чем когда все они были свободны, что усиленно просили чтеца продолжать читать священные тексты. Что еще? Сами солдаты, которые, казалось, оккупировали базилику, узнав, что я велел, чтобы люди воздерживались от общения с ними, начали приходить в это наше собрание. Когда их увидели, женщины пришли в волнение, а одна бросилась прочь. Однако сами солдаты сказали, что они пришли молиться, а не сражаться. Некоторые люди закричали. С какой умеренностью, с какой твердостью, с какой верой просил народ, чтобы мы могли пройти в ту базилику! Говорилось также, что в той базилике люди настоятельно требовали моего присутствия. Тогда я начал такую речь: "Вы слышали, дети, как я читал книгу Иова в соответствии с порядком службы и в соответствующее время. Дьявол же из опыта знал, что должна быть объяснена эта книга, достоинство которой все его соблазны открывает и показывает; и поэтому сегодня он с большей страстью поднялся к действию. Но благодарность Богу нашему, который так вас укрепил в вере и терпении. Я поднялся на кафедру, восхищаясь одним Иовом, но я нашел во всех вас Иова, достойного восхищения. В каждом из вас снова живет. Иов, в каждом блистает его святое терпение и добродетель. Что более очевидное можно сказать о христианах, как то, что сегодня в вас говорит Дух Святой. Мы просим, август, мы не сражаемся; мы не боимся, но мы просим. То подобает христианам, чтобы и спокойствия, и мира желать; и не отвратит их опасность смерти от веры истинной и постоянства. Ибо наш предводитель Господь, кто несет спасение надеющимся на него... Вы видите, сколько всего вдруг приведено в движение: готы, войска, язычники, штрафы на торговцев, наказания на святых. Вы обратили внимание, что было приказано, когда было дано повеление: "Передай базилику", то есть "скажи слово против Бога и умри". И не только скажи против Бога, но также и сделай против Бога. Было ведь приказано: "Передай алтарь Бога". Итак, мы подготовлены к императорским распоряжениям, но мы усилены словами Писания, которое отвечает: "Ты говоришь, как одна из безумных" (Иов, И, 10). Следовательно, это искушение незаурядное, ибо мы знаем, что то искушение более неукротимо, которое исходит от женщины. Ибо даже Адам был низвергнут Евой... Что мне еще сказать? Что Иезавель жестоко преследовала Илию? Что Иродиада явилась причиной того, что был убит Иоанн Креститель? Одним - одно, а мне, чьи заслуги значительно ниже, достались испытания потяжелее. Мои силы слабее, но я подвергаюсь большей опасности. Пороки женщин сменяются, чередуется их ненависть, разнообразен их обман, старшие соглашаются, в качестве предлога приводится вред царю. Что же за смысл такого червячка, как я, подвергать такому суровому искушению, если не то, что не меня, но церковь они преследуют". Наконец, передают приказ: "Отдай базилику!" Отвечаю: "Ни мне нельзя отдать, ни тебе не выгодно принять, император. Попрать дом частного лица ты не можешь никаким правом, а считаешь, что дом Бога может быть отнят?" Ссылаются на то, что императору всё позволено, что всё - его. Отвечаю: "Не следует тебе, император, перегружать себя мыслью о том, что ты имеешь какое-либо императорское право на то, что принадлежит божественному. Не превозноси себя, но если ты хочешь дольше править, подчинись Богу. Написано: "Богу - богово, кесарево - кесарево". Императору принадлежат дворцы, священнику - церкви. Тебе предоставлено право над общественными зданиями, а не над священными. Снова говорят, что провозгласил император: "Должен и я иметь одну базилику". Я ответил: "Тебе не следует ее иметь. Что бы ты делал с прелюбодейкой? Ибо та прелюбодейка, которая незаконно соединяется в браке с Христом". Пока я всё это обсуждал, мне доставили известие, что царские занавеси убраны, что базилика наполнена народом, и что требуют моего присутствия; я тотчас же обратил к этому речь свою, говоря: "Как высоки и как глубоки предсказания Духа Святого! В утренние часы было прочитано, как вы помните, братья, что высшим мы ответим на скорбь души: "О бог, язычники вошли в наследие твое" (Псал. 48, 1). И действительно вошли язычники и даже больше, чем язычники вошли: вошли также готы и люди разных народов, вошли с оружием и, окружив, оккупировали базилику. Мы, не зная Твоего величия, горевали об этом, но наше незнание предполагало иное. Язычники вошли, но истинно вошли в наследие Твое, ибо те, кто вошли, как язычники, сделались христианами. Те, кто вошел, чтобы вторгнуться в Твое наследие, стали сонаследниками Бога. Я имею защитниками тех, кого считал врагами. Видел Ты вооруженных людей, приходящих в храм Твой. Здесь - стонущий народ и приходящий толпами, чтобы не казалось, что они отдают базилику Бога; там - солдаты с приказом силой навести порядок. Смерть перед глазами моими. Чтобы не было позволено безумие между ними, Ты, Господь, вмешался в середину - один между теми и другими. Ты сдержал вооруженных людей, говоря, действительно: "Если прибегнут совместно к оружию, если в храме Моем запертые будут потревожены, "какая польза от крови моей?" Итак, благодарим Тебя, Христос. Ни посол, ни вестник, но Ты, Господь, принес спасение народу Твоему: "Ты снял с меня вретище и препоясал меня веселием" (Псал. 29, 12). Я говорил это, задаваясь вопросом, что душа императора могла бы смягчиться рвением солдат, настоятельными просьбами комитов, мольбами людей. Между тем, мне сообщили, что ко мне послан нотарий, который должен передать мне приказание. Он передает приказ, чтобы я уступил малую базилику. "Как ты смотришь на то, - он говорит, - что действовал против приказания?" Я отвечаю: "Что было приказано, я не знаю; и мне сказали неопределенно о том, что было сделано необдуманно". Он сказал: "Почему ты послал пресвитеров в базилику? Если ты тиран, я хочу это знать, чтобы я мог знать, как подготовиться против тебя". Я ответил, говоря, что не сделал ничего в ущерб церкви: в то время, когда я услышал, что базилика оккупирована солдатами, я только дал свободу печали, и когда многие уговаривали меня, чтобы я пошел туда, я сказал: "Я не могу отдать базилику, но я не должен сражаться". После того же, как я узнал, что царские занавеси убраны оттуда, когда люди настоятельно просили меня пойти туда, я послал пресвитеров; сам я однако не хотел идти, но сказал: "Я верю в Христа, что он сделает так, что император будет с нами". Если это выглядит как тирания, у меня есть оружие, но именем Христа у меня есть власть предложить свое тело. Что же он медлит ударить, если считает меня тираном? Не обсуждалось, что старым правом власть дается священниками; и публично говорилось, что императоры больше желают священства, чем священники императорской власти. Христос убежал, чтобы не стать царем. Мы имеем свою тиранию. Тирания священника - его слабость: "Когда я слаб, - говорит Апостол, - тогда я силен". Следует остерегаться однако, чтобы сам себя не сделал тираном тот, против кого не поднялся Бог. Максим не говорил, что я был тираном Валентиниана; он жаловался, что из-за моего посольства он не смог вторгнуться в Италию. Я добавил, что никогда священники не были тиранами, но часто страдали от тиранов. Мы провели весь этот день в печали, но императорские занавеси были сорваны играющими мальчиками. Я не мог вернуться домой, потому что кругом были солдаты, которые охраняли базилику. Мы с братией пели псалмы в малой базилике Церкви. На следующий день в соответствии с обычаем читалась книга Ионы, завершив которую я обратился со следующей проповедью: "Прочитана книга, братья, в которой предсказано, что грешники через покаяние вновь будут обращены. Их принимают в общение, так как в настоящем надеются на будущее". Я добавил, что добросовестный человек даже пожелал бы взять на себя вину, чтобы либо не видеть, либо не предвещать разрушения города. "И так как он также был омрачен тем, что тыква засохла, это было мрачно сказано. Бог же сказал патриарху: "Неужели так сильно огорчился ты за растение?" И Иона ответил: "Очень огорчился". И сказал Бог, что если он так скорбит о том, что тыква засохла, насколько Он сам должен заботиться о спасении столь многих людей. И потому Он отказался от разрушения, которое было подготовлено для людей целого города". И без промедления было доставлено известие, что император приказал, чтобы войска отступили от базилики, и также, чтобы торговцам были возвращены взысканные с них штрафы. И как тогда возрадовался весь народ! Как все люди аплодировали! Как благодарили! И это был день, который сам Господь подарил нам - Он снял наказание с Церкви. Солдаты сообщали об этом наперебой, устремляясь к алтарям, подавая поцелуями знак мира. Тогда я понял, что Бог раздавил раннего червя, чтобы целый город был спасен. Так всё было. О если бы это был конец! Но слова императора, исполненные возбуждения, предвещали будущие более серьезные потрясения. Меня назвали тираном, и даже больше, чем тираном. Ибо когда комиты настойчиво просили императора, чтобы он пришел в Церковь и говорили, что они делают это по просьбе солдат, он ответил: "Если бы вам приказал Амвросий, вы бы привели меня к нему в цепях". Ты представляешь, что могло бы последовать за этими словами? Все содрогнулись от этих слов, но у него было, от чего впасть в раздражение. Наконец, также и Каллигоний, спальник, отважился обратиться ко мне с особой выразительностью: Я ответил: О если бы Бог мог отвратить их от Церкви! Пусть они обратят всё свое оружие на меня, пусть утолят свою жажду моей кровью". Была уже глубокая ночь, когда Амвросий закончил это длинное письмо. Он не стал перечитывать написанное, зная, что свежесть впечатлений придает мыслям особый колорит и что исправление неудачных фраз может лишить его послание того возбужденного и специфического настроения, в котором пребывал епископ в тот вечер. * * * Как и предвидел Амвросий, арианская партия при дворе Валентиниана II, возглавляемая Юстиной, действительно не смирилась с поражением и стала готовиться к новой борьбе. Но на какое-то время императорский двор был вынужден перебраться в Аквилею, чтобы избавиться от "тирании" Амвросия и оправиться от перенесенного унижения. На новом этапе борьбы было решено изменить методы воздействия на епископа Медиолана. С этой целью 23 января 386 года был издан закон, согласно которому арианам предоставлялось право собраний, а виновные в противодействии этому и в нарушении церковного мира рассматривались как оскорбители императорского величества и подлежали смертной казни. Составление этого закона было поручено одному из придворных - Беневолу, но он отказался выполнять указание императора, противоречащее его вере, и за неповиновение был лишен своего поста (Созомен, VII, 13). Тогда за составление закона взялся Авксентий - старый соперник Амвросия, прибывший в Медиолан после того, как он был выслан Феодосием из Иллирика. Возможно, упомянутый закон был частью стратегии Авксентия занять вместо Амвросия епископский престол в Медиолане. Однако надо заметить, что императорский двор ясно сознавал недостаточность силы ариан и одновременно с изданием этого закона Валентиниан II отдал распоряжение на имя римского префекта о постройке великолепной церкви для православных в Риме. Тем не менее, в условиях действия этого закона Амвросий был вызван на диспут с Авксентием о вере, который должен был состояться в императорском дворце, причем судьей в споре должен был выступить сам император. Этот вызов преследовал явно провокационную цель, и епископ отчетливо предвидел последствия такого диспута, откровенно изложив свою позицию по этому поводу в специальном письме к императору (Ер. XXI). "Далмаций, трибун и нотарий, по поручению твоей милости, как он утверждал, обратился ко мне с просьбой, чтобы я сам выбрал судей, как выбрал уже Авксентий. Однако он не представил имена тех, кого попросили, но добавил, что в консистории, где должен состояться спор, судейское решение вынесет твое благочестие. На это отвечаю, как я полагаю, надлежащим образом. Никто не должен считать меня непокорным, когда я то скажу в свою защиту, что августейшей памяти отец твой не только ответил словами, но даже предписал законами: в деле, касающемся веры, судить тот должен кого-либо из церковного звания, кто не являлся бы неравным по должности, не отличался бы особым правом. Таковы слова рескрипта, то есть он желал, чтобы священники судили о том, что касается священников. И даже если епископ будет также обвиняться в чем-либо другом, и дело потребует расследования его образа жизни, он тоже желал, чтобы это относилось к суду епископов. Кто же тогда строптиво отвечает твоей милости? Тот, кто желает, чтобы ты был похож на своего отца, или тот, кто хочет, чтобы ты был на него непохож? Разве лишь, пожалуй, что некоторые считают малоценным суждение такого императора, кто доказал и постоянство в исповедании веры, и мудрость, о которой говорило улучшающееся благополучие государства. Когда ты слышал, милостивейший император, что в деле веры миряне судили о епископе? Выходит, мы до такой степени тронуты некоей лестью, что забыли о правах духовенства, и что Бог даровал мне, это я сам, предположительно, должен доверить другим? Если епископа учат миряне, чему же я должен следовать? Следовательно, пусть миряне спорят, а епископ слушает - пусть епископ учится у мирян. Но, конечно, если мы обратимся к Божественному писанию или к древнему времени, разве там есть тот, кто отрицает, что в деле веры, в деле, повторяю, веры епископы имеют обыкновение судить о христианских императорах, а не императоры о епископах. Благодаря Богу ты еще достигнешь зрелого возраста, и тогда ты подумаешь о том, что это был за епископ, который предоставил мирянам право священника. Отец твой, благодаря Богу, человек зрелого возраста, говорил: "Это не мое дело вести разбирательство между епископами". Твоя же милость говорит сейчас: "Я должен судить". И он, крещенный во Христе, считал себя неспособным быть судьей в таком деле; а твоя милость, кто еще только заслуживает таинство крещения своим служением, уже просит быть судьей о вере, хотя еще не знает таинства самой веры. Мы можем оставить суждение о том, каких же судей он выбрал, поскольку он побоялся сообщить их имена. Пусть они открыто придут, если есть кому прийти, в церковь; пусть их выслушает народ, чтобы не судьей кто-нибудь сидел, но чтобы всякий испытал свое чувство и выбрал бы, за кем следовать. Это беспокоит священника той церкви. Если же люди выслушают его и сочтут, что его рассуждения лучше, и последуют вере его, я не буду завидовать. Я умалчиваю о том, о чем сами люди уже вынесли суждение; я не говорю о том, что они просили у отца твоей милости за того, кого они имеют; я не говорю о том, что отец твоего благочестия клятвенно обещал спокойное будущее, если выбор поддержит духовенство. Я следовал вере в эти обещания. Что касается того, что он похваляется одобрением неких чужеземцев, пусть он и будет епископом там, откуда происходят те, кто считает, что он достоин присвоения звания епископа. Однако я ни епископом его не признаю, ни знать не захочу, где он. Как мы можем сговориться о том, император, что само уже провозглашено твоим судом; мало того, даже изданы законы, так что никто не свободен судить иначе? То, что ты предписал другим, ты предписал и себе: ведь император издает законы, которые сам первый и должен соблюдать. Не хочешь ли ты, таким образом, чтобы я испытал то, что и те, кого избрали судьями: или идти против твоего решения, или, по крайней мере, извиниться за то, что они не сумели бы противодействовать столь суровому и столь строгому повелению императора? Но это - для священника строптивого и нелояльного. Смотри, император, закон свой ты уже частично нарушаешь; но если бы не частично, а целиком! Я не желал бы, чтобы закон твой был выше закона Бога. Закон Бога учит нас, чему следовать; человеческие законы этому научить не могут. Они имеют обыкновение добиваться изменения в малом, но не могут вдохновить веру. Кто же это тогда будет, кто, когда прочитает, что через столько провинций передано в один момент, что кто бы ни противодействовал императору, будет обезглавлен мечом, всякий, кто не предал храма Божьего, тотчас же будет предан смерти; кто же, повторяю, сможет или один, или с немногими сказать императору: "закон твой я не одобряю? Священникам не позволено так говорить, значит, позволено мирянам? И тот будет судить о вере, кто либо надеется на благосклонность, либо боится немилости? Наконец, должен ли я допустить, что выберу судей из мирян, которые, когда будут отстаивать истину в вере, либо будут объявлены вне закона, либо преданы смерти, что предусмотрено строгим законом о вере? Я, следовательно, обрекаю людей или на лицемерие, или на наказание. Не таков Амвросий, чтобы собственноручно отвергнуть сан священника. Не столь ценна жизнь человеческая, сколь достоинство всех священников, по чьему совету я говорю это, сообщивших, что, возможно, даже язычники или иудеи могут быть среди тех, кого выбрал Авксентий, кому мы должны были бы предоставить возможность торжествовать над Христом, если бы допустили суд над Христом. Что другое, если не ущерб Христу, услаждает их слух? Что другое может быть им приятно, если не то (чего на самом деле нет), что божественность Христа отрицается? Ясно, что с ними хорошо соглашаются ариане, кто говорит, что Христос сотворен, что также язычники и иудеи признают с явной готовностью. Так было записано на Ариминском соборе, и с полным основанием я страшусь этого решения, следуя трактовке Никейского собора, от которой меня не смогут отвратить ни смерть, ни меч. Эту веру также признает родственник твоей милости благословеннейший император Феодосий и ей следует. Этой веры держатся Галлия и Испания и соблюдают ее с благочестивым признанием Святого Духа. Если и обсуждать, то я научен обсуждать в церкви, как многие делали до меня. Если и проводить дискуссию о вере, то при этом столкновении должны быть священники, как это было при Константине, государе августейшей памяти, который не издавал никаких законов до того, пока не предоставлял свободу судить о них священникам. Это было также при Констанции, императоре августейшей памяти, наследнике достоинств своего отца. Но что было хорошо начато, завершилось иначе. Ведь епископы вначале написали изложение подлинной веры, но это до тех пор, пока во дворце некоторые не захотели судить о вере; они сделали так, что с помощью мошенничества суждение тех епископов было изменено. Однако они тотчас же отменили это извращенное решение. И конечно, большое число ариминцев веру Никейского собора приняло, а арианские решения осудило. Если Авксентий обратится к Собору, чтобы о вере спорить (хотя нет необходимости беспокоить стольких епископов из-за одного; даже если бы он был ангелом с небес, он не должен быть предпочтен миру в церкви), когда я услышу, что Собор собрался, и сам не буду отсутствовать. Отмени же закон, если хочешь, чтобы был диспут. Я бы пришел, император, в консисторий твоей милости, чтобы дать эти советы лично, если бы мне или епископы, или народ разрешили, но они сказали, что о вере должно вести обсуждение в церкви перед народом. И всё же, о если бы ты, император, не отдал распоряжение, чтобы я куда хотел бы, туда и пошел! Я выходил ежедневно, никто не держал меня под стражей. Ты должен был определить мне место, где бы ты хотел, что я предложил бы всем сам. Теперь мне сказали священники: "Не имеет большого значения, добровольно ли ты оставил алтарь Христа, или предал его, так как если ты оставляешь, ты предаешь". И о если бы определенно стало очевидным, что церковь совсем не будет передана арианам, тогда я добровольно предложил бы себя воле твоего благочестия. Но если я один виновен в поднятом шуме, почему же тогда предписано вторгаться во все церкви? О если бы было утверждено законом, что церкви никому не покорны! Я желал бы тогда, чтобы мне был вынесен какой угодно приговор. Итак, прими, император, милостиво то, из-за чего я не смог прийти в консисторий. Я не научен быть в консистории, если не по твоей просьбе; и во дворце вести спор я не могу, секретов дворца я и не знаю, и не желаю знать". Письмо Амвросия, которое приведено здесь полностью, не дает достаточных оснований судить об обстановке, сложившейся в Медиолане к моменту его написания. Упоминание об отсутствии свободы передвижения можно объяснить тем, что епископа охранял народ, ибо его жизни угрожала реальная опасность в условиях действия закона в пользу ариан. Да и сам Амвросий говорит, что он не может прийти в консисторий лично, так как ему не разрешили этого ни народ, ни епископы. Неясен отказ Амвросия отправиться в ссылку, а также то, чем она могла быть вызвана. Возможно, угроза ссылки была альтернативой диспуту о вере, так как в письме ничего не говорится о новом требовании базилики со стороны ариан, да и отказ в таком случае должен был, согласно закону, караться смертью, а не ссылкой. Император и его окружение, несомненно, должны были считаться с популярностью Амвросия и понимали, что смертный приговор епископу, столь популярному и столь любимому жителями Медиолана, может привести к еще более серьезным волнениям, чем год назад. В этих условиях императорский двор решил не подводить Амвросия под действие закона, а предпринял попытки избавиться от него другими методами. Вероятно, одним из таких методов и был диспут о вере с альтернативой ссылки. Кроме того, как сообщает Павлин, Юстина обещала почетные должности тем, "кто отняв его у церкви, отправил бы его в ссылку" (Павлин. Жизнь Амвросия, 12). По свидетельству биографа, такие попытки действительно предпринимались, а некий человек, по имени Евтимий, даже приобрел себе дом возле церкви и в нем поместил повозку, "чтобы его легче было схватить, посадить в повозку и отвезти в ссылку" (там же). Павлин ничего не пишет о том, почему Евтимию не удалось осуществить его план, но лишь сообщает, что ровно через год его самого отправили в ссылку, а Амвросий из милосердия даже снабдил его деньгами. Когда все попытки двора избавиться от Амвросия закончились неудачей, император, несмотря на печальный опыт, снова отдал приказ войскам захватить базилику. Как и в предыдущем году, это произошло накануне Пасхи, что, несомненно, было связано с обрядом освящения церкви в пасхальную ночь. При этом, вероятно, император дал указание избежать кровопролития, опасаясь народного восстания, что привело к длительной осаде базилики, в которой находился Амвросий и преданная своему епископу паства. Во время этой осады Амвросий произнес проповедь против Авксентия, которая дошла до нас и позволяет пролить свет на некоторые детали этих драматических событий. Амвросий говорит, что причиной беспокойства людей, охранявших епископа "денно и нощно", послужил императорский приказ, переданный трибунами, по которому он изгонялся из Медиолана без указания места ссылки. Возможно, такой приказ был ответом на письмо Амвросия к Валентиниану II и на отказ епископа от диспута в императорском консистории. Амвросий уверяет народ в своей решимости оставаться в церкви и нести бремя священника до конца, несмотря на императорскую власть, которой он боится меньше, чем Бога. Вместе с тем Амвросий заявляет о невозможности оказывать сопротивление властям и говорит, что против оружия солдат его единственное оружие - слезы, хотя покинуть церковь его не вынудит даже страх самого тяжкого наказания. При всем уважении к императорам он не уступит им и не боится того, что ему уготовано. Епископ обосновывает перед народом свой отказ идти на диспут в императорский дворец и осуждает закон против веры. Он выражает тревогу за жизнь людей в церкви, окруженной солдатами, и свою готовность один на один встретиться с врагами и пойти на мученичество. Однако здесь же Амвросий указывает на слабые места в обороне базилики. Он сообщает, что один слепец, миновав все посты, беспрепятственно прошел в церковь, и что за два дня до того был обнаружен незапертым вход в левой части здания, который был открыт несколько дней и ночей и лишь случайно, вернее, по воле Бога, не был обнаружен солдатами. Как свидетельствует сам Амвросий, в городе ходили слухи, будто к нему подсылали убийц и что ему был вынесен смертный приговор, и характер его высказывания не позволяет утверждать, что такие слухи не имели под собой оснований. Далее Амвросий разражается гневной тирадой в адрес Авксентия - своего главного противника и лидера арианской группировки. Епископ обвиняет его в составлении закона против веры и в гибели пострадавших от действия этого закона людей. Он не называет имен пострадавших, но, судя по его словам, случаи применения закона имели место как по отношению к священникам, так и по отношению к мирянам. Амвросий упрекает Авксентия в притязании на его базилику, упоминает о злодеяниях своего противника, совершенных им до прибытия в Медиолан, и добавляет, что народ уже выразил свое недоверие к Авксентию. В проповеди также говорится, что Авксентий имел влияние на императора Валентиниана II и что именно он побудил его судить о вере в консистории. Здесь же Амвросий вспоминает события, которые произошли за год до этого, и говорит о поддержке народа в борьбе с императорским двором, в которой последний был не в силах противостоять народному возмущению и был вынужден просить Амвросия успокоить толпу. И хотя епископ попытался сделать это, успокоив людей обещанием, что базилика не будет отдана, его обвинили в злых намерениях и теперь хотят обвинить в том же. Амвросий дополняет картину осады базилики еще одной деталью, которая часто фигурирует в его биографиях. Во время ночных бдений в осаде епископ сочинял гимны, которые исполнялись в церкви людьми и вдохновляли их. Этим было положено начало знаменитому амвросианскому антифонному пению, до сих пор принятому в католической литургии. Но в тот момент гимны сыграли важную роль и действительно помогали людям переносить длительную осаду. Как и епископом, Амвросий стал поэтом в силу обстоятельств. Как в первом, так и во втором случае рука Судьбы раскрыла в нем великолепный дар. Амвросия по праву считают первым христианским поэтом на Западе, и его гимны задали тон христианской поэзии на долгие годы. В литературе гимнам Амвросия давалась высокая оценка. Так, Г. Буассье, тонкий и компетентный знаток позднеантичной литературы, писал: "Все они состоят из одинакового числа стихов, расположенных одинаковым образом и в одном и том же размере. Автор обрек себя на монотонность и простоту, конечно, с целью, чтобы его легче поняли и запомнили. Но это единственная уступка, сделанная им народу, для которого он работал. Замечательно, что в гимнах, предназначенных для невежественной толпы, этот ученый и высокопоставленный муж не допустил ни малейшей неправильности в языке или размере, к которому относились тогда не особенно строго. Содержание однообразно составлено из нравственных рассуждений, воспоминаний из священных книг, истолкованных сообразно с требованием времени и догматических положений. Особенно поражает трезвость и сдержанность вдохновения в гимнах Амвросия... Они вошли в литургию и в течение 15-ти веков составляют часть церковных обрядов. Значение, которое они имели в религиозной жизни стольких поколений, не позволяет относиться к ним, как к простым произведениям искусства. Мелочный и холодный разбор их не мог бы дать понятия о действии, которое они производили и производят на тех, кто считает их выражением своей веры" [1]. "Господь, создатель сущего, Свидетельство самого Амвросия об окончании этого конфликта не сохранилось. Обращение к другим источникам позволяет полагать, что на этот раз епископу не удалось одержать столь же внушительную победу, как за год до того. Император и двор, войска и ариане сохраняли твердость и продолжали держать базилику с Амвросием и его паствой в осаде до тех пор, пока не произошло вмешательство в эти события извне. По интересному стечению обстоятельств спасителем Амвросия на этот раз оказался не кто иной, как Максим. Церковные историки Руфин и Феодорит свидетельствуют, что Максим направил Валентиниану II письмо, в котором выступил в защиту католической церкви, убеждал императора прекратить борьбу с Амвросием и не изменять вере отца. Причем узурпатор не ограничился только словами, а даже двинул в сторону Италии свои войска (Руфин II, 15; Феодорит IV, 13). Данные церковных историков о вмешательстве Максима в борьбу Валентиниана II с Амвросием подтверждает сохранившийся подлинник письма, в котором узурпатор пишет, что, благодаря изданному Валентинианом II закону, православные преследуются, и убеждает молодого императора возвратиться на путь отца (Коллекция Авеллана, 39). Как явствует из этого письма, Максим знал об осаде базилики весной 386 г. Кроме того, узурпатор направил письмо римскому епископу Сирицию с целью привлечь его расположение к себе, как защитнику православной веры. Вероятно, именно угроза со стороны Максима заставила Валентиниана II капитулировать во второй раз. Своеобразным эпилогом, завершающим эти события, явилось чудо, совершенное Амвросием, и еще больше расположившее к нему народ. В письме к своей сестре Марцеллине (Письмо 22) Амвросий рассказывает, как он по указанию свыше нашел останки двух христианских мучеников Гервасия и Протасия, погибших якобы во времена Нерона. В соответствии с христианским культом это событие датируется 17 июня 386 г. По мнению Амвросия, находка останков мучеников явилась важной помощью со стороны Бога в тот момент, когда церковь особенно нуждалась в его защите (Письмо 22, 10). В этом же письме содержится полемика по вопросу о культе мучеников с арианами, которые не верили в творимые останками и мощами чудеса и отвергали культ мучеников, усматривая в нем отход от монотеизма. Эпизод с нахождением останков мучеников не только сыграл свою роль в борьбе с арианством, но и привел к консолидации приверженцев Амвросия, склонил на его сторону многих колеблющихся, способствовал еще большему повышению его авторитета, который постепенно приобретал ореол святости. Можно согласиться с оценкой М. Меслина, который называет этот эпизод "шедевром политической психологии", но, пожалуй, более точен Э. Гиббон, который писал: "Влияние этих чудес на умы народа было так быстро и так непреодолимо, что слабый итальянский монарх сознался в своей неспособности бороться с любимцем небес" [3]. Изучение комплекса источников, относящихся к Миланским событиям 385/386 гг., позволяет сделать некоторые выводы о политической подоплеке конфликта между Амвросием и императорским двором. Выше уже говорилось, что ставка Юстины и ее ближайшего окружения на арианство в конце 370-х - начале 380-х гг. делалась из соображений противостоять в религиозном отношении Грациану и добиться с помощью этого ответвления от христианства власти хотя бы над частью Римской империи - над Иллириком и Дунайскими провинциями, куда и были направлены основные усилия императрицы. После смерти Грациана новым соперником Юстины и Валентиниана II стал Максим, который тоже делал ставку на ортодоксию, и в религиозном отношении борьба с ним в тех условиях могла вестись только с помощью арианства. Определенная роль в этой религиозно-политической борьбе отводилась варварам, в частности, готам. Окруживший себя в последние годы правления готами Грациан, очевидно, мало считался с их религиозными воззрениями и чувствами, что и послужило одной из причин его гибели. Максим же старался найти опору в римских элементах западных провинций, ортодоксальных в своем большинстве. В свою очередь Юстина снова попыталась опереться на готов и использовать арианство для усиления своей власти и в противовес Максиму. В этой обстановке положение Амвросия оказалось достаточно сложным: с одной стороны, свергнувший законного императора Максим, но опирающийся на ортодоксию; с другой - законная власть в лице Валентиниана II, но опирающегося на еретическое арианство. Возможно, развернутый Амвросием - спор вокруг алтаря Победы попутно преследовал и цель склонить Валентиниана II в пользу ортодоксии и подчинить юного императора епископу. Однако вряд ли эта цель оказалась полностью реализованной. Влияние матери на Валентиниана II, несомненно, было сильнее, чем влияние Амвросия. И чтобы сохранить это влияние после временной стабилизации политической обстановки Юстина решилась на конфликт с Амвросием, надеясь, вероятно, не столько на приобретение базилики для своих единоверцев ариан, сколько на то, что ее победа в этой борьбе подорвет авторитет могущественного прелата церкви. Действительно, популярность Амвросия и его положение в Медиолане, где он по существу властвовал умами и душами людей, не могли не вызвать стремления со стороны императорской власти подчинить себе строптивого епископа. Такая предпосылка, казалось, была создана в результате посольства Амвросия к Максиму. Однако успех первого посольства и независимое поведение Амвросия во втором посольстве не только не способствовали подчинению епископа императору, но, напротив, привели к еще большему росту его популярности и политического авторитета. В связи с этим становится понятной осторожная тактика двора в деле о базилике. Лишь после долгих уговоров двор решается прибегнуть к силе, которая, однако, на первом этапе была направлена не против Амвросия лично, а на захват самой базилики и на подавление недовольных императорской властью слоев Медиолана. Возможно, этим преследовалась цель изолировать епископа, лишить его опоры и поддержки. Позиция Амвросия при этом становится двойственной: он не решается выступить открыто против законной власти и призывает народ ограничиться пассивным сопротивлением; с другой стороны, он не желает поступиться своей властью и своим авторитетом и не идет ни на какие уступки императорскому двору. Амвросий был уверен в поддержке народа, но не без оснований опасался масштабов народного возмущения и всеми силами старался предотвратить малейшие конфликты, способные привести к серьезным последствиям. Когда же конфликт достиг кульминации, власть пошла на компромисс с церковью, и последняя прекращает волнение народа, готового свергнуть самого императора. На втором этапе борьбы императорская власть вначале пытается действовать силой закона и направляет все свои усилия к тому, чтобы удалить Амвросия. Устранение епископа было в тех условиях практически непременным условием достижения императорским двором всех других целей, в том числе установления полной власти над столицей. Однако когда все попытки избавиться от Амвросия окончились неудачей, двор снова прибегнул к военной силе, что было очевидным свидетельством его политического бессилия. Источники показывают, что в конфликте 385/386 гг. чисто религиозные мотивы борьбы между арианами и ортодоксами отошли далеко на второй план, и борьба имела явный политический оттенок. При этом впервые церковь и императорская власть достигают столь резкой конфронтации, и победа в конечном счете остается за церковью! Окончание конфликта связано с целым рядом причин. Одной из наиболее главных из них была угроза войны со стороны Максима, который намеревался придать своему вторжению в Италию окраску борьбы за истинную веру. Кроме того, императорская власть не могла не сознавать своей собственной слабости и отсутствия поддержки своим действиям со стороны медиоланцев, с мнением которых в тех условиях необходимо было считаться. Не следует игнорировать в ряду причин и методы психологического воздействия со стороны Амвросия, которые имели эффект не только на непосредственных приверженцев епископа, но и на религиозно настроенных придворных и даже на арианское окружение самой Юстины, ибо Амвросий задевал чувства одинаково близкие всем христианам. К этому следует добавить, что арианскую среду в Медиолане составляли в основном беженцы из Иллирика и готы, поэтому в ряду причин поражения Юстины нужно иметь и тот факт, что Амвросий ко всему прочему играл и на патриотических чувствах медиоланцев. В ходе рассматриваемых событий Амвросий впервые решился на противодействие властям. Возможно, прав Ф. Дадден, который отмечает, что именно в ходе этих событий Амвросий впервые полностью осознал ту миссию, которую он, как епископ, был назначен исполнять по повелению свыше. И события эти интересны еще и тем, что, комментируя их, епископ ясно и четко излагает свои взгляды на взаимоотношения церковной власти со светской: "Императору принадлежат дворцы, - говорит Амвросий Валентиниану II, священнику - церкви. Тебе предоставлено право над общественными зданиями, а не над священными" (Письмо XX, 19). Эта мысль Амвросия выходит за рамки законодательства Римской империи и сложившейся практики, в соответствии с которыми все места общественных богослужений принадлежали императору, который мог распоряжаться ими по своему усмотрению. Например, этим правом воспользовался Грациан во время конфискации базилики, и эта мера тогда не вызвала никаких протестов, да и сам Амвросий не сумел этому воспрепятствовать. Этим правом на востоке беспрепятственно пользовался Феодосий, который конфисковывал церкви у ариан и передавал их православным, и последние горячо одобряли такую практику. Теперь же Амвросий оставляет за императором право распоряжаться только собственностью самого священника и даже его личностью, но выводит из подчинения императорской власти то, что является, но его мнению, божественным. Надо заметить, что понятие божественного трактовалось Амвросием довольно широко. Так в книге "Об обязанностях священнослужителей (II, XXIX, 150-151) он приводит любопытный эпизод, как церковь отстаивала доверенную ей на хранение собственность одной вдовы, и эту собственность, несмотря на приказ императора, епископ Читинской церкви по совету Амвросия отказался выдать. Амвросий называет императора "сыном Церкви", но не признает за ним "права Церкви" и утверждает, что "император в Церкви, а не над Церковью" (Проповедь против Авксентия, 36). Хороший император, считает Амвросий, должен обращаться за помощью к церкви и не отвергать такую помощь, если она ему предложена. Церковь же и ее служители вполне довольствуются церковным правом и не претендуют на императорское право. Это императоры больше желают священства, чем священники императорской власти. Если император требует подать, епископы не отказывают ему в этом, но если император посягает на право Церкви, на церковное достояние, он сталкивается с сопротивлением церкви, которая, однако, ограничивается моральным осуждением и не допускает насильственных мер в борьбе с властью. Епископ еще раз твердо подчеркивает, что государство не должно вмешиваться в церковные споры, и что император не вправе судить епископов, но, наоборот, в деле веры епископы должны судить христианских императоров. Закон Бога, провозглашает Амвросий, выше закона императора, ибо он учит, чему следовать, а человеческие законы этому научить не могут. Так языческий взгляд, что император является "живым законом", взгляд, который имел истоки в древности, а в IV в. пропагандировался на греческом востоке Фемистием, был полностью опровергнут Амвросием. С другой стороны, и традиционное христианское смирение подверглось заметной трансформации со времен Евсевия Кесарийского. И хотя идеи Амвросия имели истоки в мыслях Осии, Либерия и Доната, епископ Медиолана не только развил и дополнил их, но и перевел в основу для действия. Таким образом, в середине 380-х г. теория отношений церкви и государства в основном была сформирована Амвросием и даже частично опробована на практике. При этом теория и практика находились в неразрывном единстве: мысли Амвросия в буквальном смысле диктовались ему обстоятельствами, а то, к чему приходил он сам, сразу же проверялось на практике. Слабость императорской власти и ее поражение в конфликте 385/386 гг. дали Амвросию основания судить о правильности своих взглядов на отношения церкви и государства, и с этих пор епископ действует уже не по законам Римской империи, а по законам Бога и осознает свои полномочия, как власть, стоящую выше власти императоров. Но следует учесть еще и то, что Амвросий не только отстаивал свою власть, как епископа, и авторитет, как пастыря жителей Медиолана, но и свою искреннюю веру в истинность проповедуемой им религии. Он стремился не просто к власти как таковой, а к высшей справедливости в библейском понимании, достичь которой можно либо обладая властью, либо опираясь на власть. Несомненно, что искренняя вера придавала дополнительную твердость его позиции. По его мнению, было справедливо, что ариане под давлением силы должны были отказаться от своих церквей в пользу православных, в то время как передать хотя бы одну базилику арианам было бы чудовищным святотатством. Очевидно, такого же взгляда придерживалось и подавляющее большинство верующих, окружавших Амвросия. Победа Амвросия в конфликте 385/386 гг. по существу означала полную победу православия над арианством на всем западе. Лидеры западного арианства предприняли последнюю попытку получить возможность свободного богослужения в 387 г., когда Димофил, Ульфила, Палладий и Авксентий обратились к Феодосию с просьбой созвать новый вселенский собор. Феодосий вначале было согласился, и ариане начали уже собираться в Константинополе, однако Нектарий и другие православные восточные епископы сумели убедить императора отказаться от ранее принятого решения и отменить собор. А во время похода против Максима Феодосий издал специальный закон, запрещавший собрания ариан, отправление их культа и публичные рассуждения о вере (Кодекс Феодосия XVI, 5, 15). В 388 г. в Константинополе умер Ульфила, а вскоре после него, в том же году, Димофил. С 388 г. в источниках не упоминается и Юстина, которая, вероятно, умерла в изгнании и больше не возвращалась в Италию. Авксентий и другие арианские лидеры, очевидно, удалились к готам. В произведениях Амвросия конца 380-х - начала 390-х гг. еще встречаются ссылки на арианство, но они уже большей частью относятся к прошлому, утрачивают актуальность и не содержат столь острой, как ранее, полемики. Таким образом, борьба с арианством на западе в основном завершилась к концу IV в. Последним напоминанием об этой ереси послужил закон Валентиниана II от 391 г., согласно которому еретики изгонялись из городов и запрещались их богослужебные собрания под страхом наказания. В законодательстве Феодосия таким последним аккордом явился закон, изданный в апреле 392 г., по которому еретики лишались права назначать и утверждать епископов (Кодекс Феодосия XVI, 5, 22). Однако арианство не исчезло бесследно в IV в. Его продолжали исповедовать варвары и, несмотря на репрессии, часть населения Римской империи, особенно в восточной ее части. Отголоски арианского кризиса давали о себе знать на протяжении всей истории церкви. Христологические дискуссии V века (монофизитский и несторианский споры) и VII века (монофелитская ересь) по существу являлись продолжением бурных дискуссий о Троице, начало которым было положено арианством. Да и самому арианству еще было суждено возродиться в преобразованном виде в средние века. [1] Буассье Г. Ук. соч. С. 308-309. [2] Перевод С. С. Аверинцева. Памятники средневековой латинской литературы IV-IX вв. - М., 1970. - С. 23-24. [3] Гиббон Э. Ук. соч. С. 247.
|
