ГЛАВА XV

"...В САМЫХ ВОЕННЫХ ДЕЛАХ, ДУМАЕТСЯ,
НУЖНО ОБРАЩАТЬ ВНИМАНИЕ НА ТО,
СПРАВЕДЛИВЫ ЛИ ЭТИ ВОЙНЫ ИЛИ НЕТ"

(Амвросий. Об обязанностях священнослужителей I, XXXV, 176)

Политическое равновесие, установившееся в Римской империи после Веронского пакта 384 г. между Максимом, Феодосием и Валентинианом II, с самого начала казалось шатким. Феодосий чувствовал себя полным хозяином Востока и постепенно стремился вовлечь в орбиту своей политики западную часть Империи. Правда, делал он это на первых порах весьма осторожно и не слишком явно. В 385 г. не без участия Феодосия префектом Италии был назначен его приближенный Неотерий, незадолго до того занимавший пост префекта Востока. Это было похоже на подобие протектората над юным соправителем. Понимая, что Валентиниан II не составит ему конкуренции в претензии на власть над всей Римской империей, Феодосий тайно вынашивал планы войны против Максима.

Валентиниан II, а, вернее, его окружение и мать - императрица Юстина, имели под своим контролем Италию и Африку. Они были вынуждены мириться с навязываемым им Феодосием покровительством, ибо только в союзе с восточным императором могли противостоять узурпатору. После 384 г. Миланский двор попытался повысить свой престиж путем назначения на важные посты некоторых влиятельных лиц - представителей правящего класса Италии. Так, Ионий Аттик Максим в 384 г. занял пост преторианского префекта Италии, Претекстат получил пост консула на 385 г., хотя и умер до вступления в должность; Касторий в 385 г. занял пост викария Африки и т. д. Тем не менее, в Медиолане понимали, что угроза со стороны Максима отнюдь не миновала, и арианское окружение юного императора не придумало ничего лучшего, как развернуть наступление на ортодоксов-никейцев, полагая, что победа арианства ослабит позиции Максима. Впрочем, ставка на арианство Миланского двора ставила в затруднительное положение ортодокса Феодосия. Да и Амвросий достаточно ясно дал понять, что, создавая арианскую оппозицию Максиму, Миланский двор приобретает серьезную оппозицию со стороны ортодоксов, и ее серьезность со всей очевидностью продемонстрировал конфликт из-за базилики. Кроме того, Максим увидел в столкновении Миланского двора с ортодоксами удобный предлог для вторжения в Италию под маской ревнителя благочестия.

Надо полагать, что Максим с самого начала не думал ограничиваться Галлией, Британией и Испанией, отсиживаясь за Альпами. Признание его режима со стороны Феодосия и Валентиниана II отнюдь не означало того, что он смирился с приниженной ролью третьего августа. В его планы, очевидно, входило подчинение своему влиянию всех западных провинций и управление империей на равных с Феодосием. Однако вопреки ожиданиям Максима узурпация власти и установление жесткого военного режима не нашли должного отклика со стороны его бывшего сослуживца, а теперь соправителя. В этой ситуации Максим посчитал необходимым устранить мальчишку-императора и разговаривать с Феодосием с позиции силы, язык которой этот воин на троне понимал значительно лучше языка дипломатии. Тем более что вера Максима и Феодосия совпадала, а Миланский двор после конфликта из-за базилики потерял поддержку со стороны ортодоксов. Впрочем, этот конфликт так и не был использован Максимом в качестве повода для вторжения в Италию вероятнее всего по той причине, что узурпатор не знал, насколько прочны позиции Феодосия и насколько он подготовлен к войне.

Между тем, в начале весны 387 г. на востоке произошли события, которые показали, что казна Феодосия истощена и население недовольно своим императором. В Антиохии, одном из крупнейших городов Востока, отягощенном сверх всякой меры чрезвычайными военными поборами, вспыхнул стихийный бунт. "Камни летели из рук толпы в портреты императоров, раздавался страшный шум, медные статуи были влачимы по земле и по адресу властителей вселенной неслись слова горше всякого камня" [1], писал очевидец событий антиохийский ритор Либаний в автобиографии "Жизнь или о собственной доле". Возмущение необузданными действиями толпы выразил Иоанн Златоуст, бывший в ту пору пресвитером антиохийской церкви: "До какого неистовства не дошло бы безумство этих людей? Не разрушили бы они у нас весь город до основания и, перевернув всё вверх дном, не лишили бы и нас жизней?" [2].

Когда весть о восстании пришла в Константинополь, особенное негодование Феодосия вызвало то, что чернь осквернила статую его любимой супруги Плакиллы, умершей за несколько лет до того. Гнев императора распалился настолько, что он грозился сжечь и разрушить этот прекрасный город и обратить его в деревню. Указом Феодосия Антиохия была лишена звания города, земель и доходов, развлечений и раздач хлеба, а ее жителей было приказано жестоко наказать. Дабы угодить оскорбленному императору, городские начальники Антиохии поспешили казнить нескольких бунтовщиков.

Однако в этот момент на защиту Антиохии встали отцы церкви. Императору передали слова епископа Македония о том, что "легко вместо одного сделать много медных изображений, а царю совершенно невозможно создать даже и один волос людей убитых" (Феодорит V, 20). В Константинополь к императору послом своих сограждан был направлен епископ Флавиан, который растрогал Феодосия прочувственной речью и смирил его гнев. В результате энергичных действий священников и трезвой оценки ситуации в своей части империи, которая отнюдь не была стабильной, Феодосий, сменив гнев на милость, направил антиохийцам оправдательный рескрипт, и конфликт был исчерпан.

Когда Максим узнал об этих событиях, он понял, что его час пробил. Ему казалось, что ни Феодосий, ни Валентиниан II не имеют твердой поддержки, и вожделенная цель господства над всей Римской империей не является уже столь призрачной, как раньше. Завоевание Италии не представлялось ему трудной задачей, но Максим решил действовать наверняка и с присущим ему коварством.

Еще в начале 387 г. Максим предложил Валентиниану II свою помощь в борьбе с варварами в Паннонии. Миланский двор, опасаясь провокации, ответил вежливым отказом, да и варвары, как кажется, не были столь страшны, как узурпатор. Однако летом из Медиолана в Трир всё же был направлен новый посол - сириец Домнин, человек или незамысловатый, или двуличный. Как явствует из источников, Домнин был либо подкуплен, либо просто беззастенчиво обманут. Впрочем, цель его миссии вообще не совсем ясна. Возможно, он ездил в Трир, чтобы обговорить совместные действия Максима и Валентиниана II против варваров. Видимо, какая-то договоренность на этот счет была достигнута, ибо Домнин получил от Максима вспомогательный военный отряд, с которым он стал со свойственной ему беспечностью двигаться к Альпам. За ним тайно с целой армией выступил Максим, и, как только узурпатор узнал, что самый опасный альпийский проход занят его солдатами, сопровождавшими Домнина, последовал приказ легионам атаковать Италию.

Осенью 387 г. Максим был уже у стен Медиолана. Валентиниан II вместе с матерью и придворными, включая престарелого Петрония Проба, едва успели бежать в Фессалоники, не надеясь на милость коварного узурпатора и рассчитывая на помощь благоволившего к юному императору Феодосия. Хотя тот факт, что беглецы не направились прямо в Константинополь, может свидетельствовать о том, что они не хотели полностью отдаваться во власть восточного императора и намеревались сохранить хотя бы видимость независимости и величия.

Максим овладел подвластными Валентиниану II территориями без осложнений, не встретив серьезного сопротивления. Покинутые бежавшим императором подданные легко перешли под власть нового правителя и лишь крепость Эмона на границе Истрии и Паннонии дерзнула оказать сопротивление узурпатору, который, однако, не стал прилагать дальнейших усилий для продвижения на восток вслед за бежавшим Валентинианом, опасаясь, что Феодосий может усмотреть в этом демарше опасность для своих владений, а пока, надо полагать, в планы Максима входила нормализация отношений с восточным императором.

Устроив свою резиденцию в Медиолане, Максим сделал новые назначения на административные и государственные посты и вскоре принял самого Симмаха, который, действуя от имени сената, поздравил узурпатора с консульством на 388 год и произнес панегирик в адрес нового правителя.

А как встретил Максима епископ Медиолана? Наши источники сохраняют полное молчание на этот счет, а исследователи в большинстве считают, что Амвросий воздерживался от всяких отношений с узурпатором и даже настраивал против него свою паству. Некоторые, ссылаясь на сообщение Павлина. (Жизнь Амвросия, 22), близкое к этому времени, высказывают мнение, что Амвросий, не желая, по выражению И. Адамова, "своим пребыванием в Медиолане молчаливо признавать его своим повелителем", уехал в Аквилею. Однако свидетельство биографа слишком неопределенно, чтобы утверждать, что причиной пребывания Амвросия в Аквилее было бегство от Максима. И лишь Э. Гиббон высказывает противоположное мнение со ссылкой на Барония: "...хотя благоразумный архиепископ отказался от опасной и преступной дружбы с узурпатором, он косвенным образом содействовал успехам его оружия, внушая с церковной кафедры обязанность повиновения, а не сопротивления" [3].

Молчание об этом времени самого Амвросия, который любил так подробно описывать свои отношения с сильными мира сего, особенно, если в этих отношениях он представал в выгодном свете, может показаться странным. Единственная ссылка на Максима в близком по времени письме епископа к Феодосию, датируемом 388 г., содержит сентенцию, что Максим потерпел поражение по воле Бога, который покинул его за то, что он приказал восстановить в Риме сожженную синагогу (Амвросий. Письмо 40, 23). Вместе с тем, как уже было показано, Максим всегда использовал всякий шанс, чтобы доказать свою приверженность к ортодоксии, и это при всей личной неприязни к нему Амвросия не могло не удовлетворять его как епископа. Можно лишь предположить, что Амвросий во время пребывания Максима в Медиолане относился к нему сдержанно, избегал контактов с ним и воздерживался как от публичного одобрения нового режима, так и от осуждения его. Такому нейтралитету отчасти могла способствовать осторожная на первых порах политика Феодосия, который, готовясь к войне и с целью выиграть время, предпринял попытку заключить мир с Максимом, если узурпатор согласится на восстановление прежних отношений (Зосим IV, 44).

Из всего вышесказанного можно заключить, что Амвросию так и не удалось поставить себя выше Максима и подчинить его церкви, так же как и Максим не смог подчинить себе Амвросия. Хотя узурпатор и пытался использовать церковь в своих интересах, видимо, ему не удалось добиться достаточно сильной поддержки с ее стороны, ибо удержаться на престоле он не смог. В целом источники не позволяют составить ясного представления относительно роли церкви в падении Максима. Во всяком случае, войне Феодосия против узурпатора не мог быть придан характер религиозной войны. И хотя после того как Максим был побежден и убит, Амвросий переходит к открытому осуждению его как узурпатора и говорит, что он хуже, чем Пилат (Амвросий. Коммент. на Псал. 61, 26), а спустя неполных 7 лет после его гибели не находит Максиму другого места, как в аду (Амвросий. На смерть Феодосия, 39), нет никаких оснований утверждать, что епископ Медиолана мог позволить себе такие же суждения во время пребывания узурпатора в Италии.

Наиболее вероятным представляется то, что Амвросий в это время благоразумно предпочел отойти от политики и вплотную занялся церковными делами и творческой работой. Около этого времени было написано одно из самых знаменитых произведений Медиоланского епископа "Об обязанностях священнослужителей".

Эта книга содержит правила и наставления для клириков, а также вообще для христиан и излагает общее учение Амвросия о нравственности. Образцом епископу послужил широко известный трактат Цицерона "Об обязанностях", написанный более чем за 4 века до него, и Амвросия нередко обвиняли в заимствовании, в механической замене приводимых Цицероном примеров из римской истории примерами из истории Священной, и даже в том, что произведение Амвросия носит не столько христианский, сколько стоический характер. И хотя эти обвинения содержат определенную долю истины, следует всё же констатировать, что над этой явно незаурядной книгой епископ работал не менее 10 лет, что составлена она, как и многие другие произведения Амвросия, преимущественно из проповедей, а также на основании размышлений и личного пастырского опыта и, наконец, что книга Амвросия послужила основой для формирования нравственной философии средневековья. Для знакомства с этим, несомненно, интересным произведением Амвросия уместно привести здесь несколько цитат афористического характера, которые, думается, не утратили своей актуальности и в наши дни:

I, IX, 29: "...мы не считаем полезным то, что клонится к усладе всей жизни, а не к радости в будущей; точно также не признаем за благо материальные средства и богатство, напротив, считаем даже несчастием обладание ими, и вообще они, по-нашему, являются скорее тягостью для тех, кто приобретает их, чем убытком для тех, кто их лишается".

I, XI, 38: "...милосердным же нужно быть прежде всего к бедным, дабы и они могли пользоваться дарами природы, которая рождает плоды для всеобщего пользования..."

I, XII, 40: "...у грешников преизбыточествуют богатства, поскольку они пользуются почетом, здоровьем, имеют радость в детях, а праведники, наоборот, бедны, не пользуются почетом, лишены детей, не обладают здоровьем и им часто приходится плакать".

I, XXVIII, 135; "Итак, по воле Божьей или в силу естественной связи, мы обязаны помогать один другому, наперерыв услуживая друг другу и общую выгоду полагая как бы в центре всех своих стремлений".

Ill, III, 16: "Поразмысли, человек, откуда ты получил свое имя, разве не от земли, которая ничего не похищает, но всех всем наделяет, производит разные плоды на пользу всех существ?"

Переводчик книги Амвросия на русский язык профессор Казанского университета Прохоров Г. В. дал ей как кажется, достаточно объективную оценку: "Сочинение заслуживает внимания не только потому, что это первая, до некоторой степени, книга о пастырстве, но еще и потому, что это первый опыт связанного изложения христианского нравоучения. Это была первая попытка систематически обнять всю жизнь христианина, подвести всю жизнедеятельность его под определенные принципы. Мы готовы признать, что этот первый опыт оказался неудачным, что он не сумел последовательно провести христианский принцип морали, а лишь слабо наметил его, что он не сумел точно и ясно отграничить христианское от философско-языческого, что, впрочем, было так естественно в то время, когда люди с особым усердием стремились связать христианское учение о нравственности с языческим. Но всё же сочинение остается замечательной книгой, не утратившей своего значения даже до наших дней; по крайней мере, до позднейшего средневековья, до Фомы Аквината, который дал научную обработку христианской этике в тесной связи с аристотелевской, было единственным и таким образом первым опытом представить христианскую мораль в ее отдельности от вероучения. Эта книга стала пользоваться большим уважением уже вскоре после появления в свет. Августин и другие выдающиеся мужи церкви говорят об этом сочинении Амвросия с высоким уважением и настойчиво рекомендуют христианам erо чтение. Во все время средневековья она служила делу воспитания молодых клириков" [4].

*      *      *

Реакция Феодосия на вторжение Максима в Италию была весьма сдержанной, хотя никакой симпатии своему бывшему сослуживцу, а теперь соправителю он не питал. Однако расчет Максима оправдался: Феодои к войне был не готов. Только что было отражено очередное варварское вторжение, шли трудные переговоры с персидским посольством, императорская казна не отличалась изобилием, а население не желало платить новые налоги. Для подготовки к войне требовалось время, и Феодосий был вынужден принять посольство от узурпатора с подчеркнутой любезностью. В ходе дипломатических переговоров восточный император предложил Максиму умерить свои амбиции и ограничиться той частью империи, которая с самого начала была отдана в его распоряжение. Впрочем, посольству так и не удалось добиться от Феодосия признания Максима в качестве властелина западной части Римской империи, но и полного разрыва отношений, а, следовательно, и объявления войны со стороны восточного императора не последовало. Максим чувствовал себя в тот момент достаточно сильным, чтобы отстоять свои права, и не уделял большого внимания подготовке своих войск к возможной войне с Феодосием.

Вскоре после бегства Валентиниана II и Юстины Феодосий в сопровождении придворных и константинопольских сенаторов нанес им визит в Фессалонику. Выразив приличествующее их положению и состоянию сочувствие и заверив в своей дружбе и добром расположении, Феодосий тем не менее не преминул упрекнуть Юстину и ее сына в отступлении от благочестия: "Не должно удивляться, если царем овладел страх, а тиран получил силу, ибо первый восстал на благочестие, а последний подал ему помощь,- и теперь изменивший ему бежит обнаженный, а вооружившийся за него одолевает обнаженного" (Феодорит V, 15).

Из источников неизвестно, как долго врачевал Феодосий душу Валентиниану II, но результат был очевиден: юный император был возвращен к отеческому благочестию. Об этом ясно свидетельствует Амвросий в своем письме к Феодосию: "...воспитанный в вере и наставленный тобой он усвоил такое благоволение по отношению к Богу нашему..." И ниже: "...как я был благодарен твоей милости, что ты не только вернул ему царскую власть, но также, что важнее, обучил его вере и благочестию своему" (Письмо 53, 2-3). Впрочем, трудно сказать, что способствовало приходу Валентиниана II к истинному благочестию в большей мере - увещевания Феодосия и окружавших его ортодоксальных священников; унижение, которое он испытал в Медиолане от Амвросия; потеря реальной власти в результате захвата Италии "ревнителем благочестия" Максимом; ослабление влияния на него матери Юстины, чья политика оказалась недальновидной и несостоятельной или, наконец, вступление его в возраст сознательного выбора своего дальнейшего жизненного пути, которому суждено было быть не столь уж долгим?

Однако у Юстины в тот момент было другое оружие, которым она предпочла воспользоваться с тем, чтобы вовлечь в орбиту своего влияния могущественного Феодосия, Это было испытанное оружие обольщения, перед которым не смог бы устоять ни суровый воин, ни благочестивый христианин, ни великий правитель, каковым в одном лице был Феодосий. Но сама Юстина, хотя она и сохранила красоту и очарование, которые в свое время пленили императора Валентиниана I, отказавшегося ради нее от своей первой жены Северы, не решилась пустить в ход свои чары, понимая, что эффект их воздействия уже далеко не тот. От ее чуткого материнского и изощренного женского взора не могло ускользнуть, какие взгляды бросал Феодосий на ее дочь Галлу, распространяясь о том, что "преступная привязанность к ереси иногда наказывается не только в будущей, но и в здешней жизни и что публичное исповедание Никейского догмата было бы самым верным шагом к восстановлению ее сына на престоле, так как оно было бы одобрено и на земле, и на небесах" [5]. Слушая пространную и напыщенную речь Феодосия, Юстина быстро сообразила, что именно Галла, еще неопытная и наивная, но уже обольстительная и сексапильная девушка, сможет вернуть своего брата Валентиниана II на престол, а ей - почетное положение матери-императрицы не только Запада, но и Востока.

После официальной аудиенции Юстина устроила великолепный ужин, во время которого Феодосий уже не сводил глаз с прекрасной Галлы, а на следующий день императрица уже дала согласие на брак, с присущей ему импульсивностью предложенный Феодосием, истосковавшимся без женской ласки за годы вдовства. Этот брак должен был стать залогом предстоящей войны против Максима.

...Через год или немногим больше после первой встречи Галлы и Феодосия у них родилась дочь, которой дали имя Галла Плацидия. И ей суждено было стать последней правительницей Западной Римской империи, прожить жизнь, полную интересных и трагических событий, сопровождавших упадок великого Рима.

Когда ей, красивой и знатной, исполнился 21 год, ее брат Гонорий бросил Рим на произвол судьбы, отсиживаясь в далекой и неприступной Равенне. Взявший и разграбивший вечный город Аларих, уходя, взял с собой Галлу Плацидию. Спустя некоторое время она стала женой нового вестготского короля Атаульфа. В 415 г. Атаульф был убит узурпатором Сингерихом, который приказал умертвить всех детей короля, а Галлу Плацидию выгнал из дворца в Барселоне, заставив ее идти пешком вместе с другими пленниками. После убийства Сингериха вождем вестготов стал Валлия, который обменял Галлу Плацидию на 600 тысяч мер пшеницы и вернул ее к брату в Равенну.

Гонорий насильно выдал сестру замуж за своего полководца Констанция, но тот, успев произвести на свет двух детей, умер в 421 г., и Гонорий отослал Галлу Плацидию в Константинополь, чтобы избежать обвинений в кровосмесительной связи с ней.

После смерти Гонория и правившего после него в течение двух лет узурпатора Иоанна Галла Плацидия вернулась в Италию и стала регентшей при своем семилетнем сыне Валентиниане III, коронованном в Риме в 425 г. На этом скитания и страдания прекрасной дочери великого Феодосия и обольстительной Галлы закончились: в течение 25 лет она была повелительницей трещавшей по всем швам и разваливающейся Западной Римской империи вплоть до своей смерти в 450 г., когда до низложения последнего римского императора оставалась лишь четверть века...

А пока, женившись на дочери Юстины, Феодосий развернул широкомасштабную подготовку к походу на запад против Максима. Ввиду того, что Феодосий и Максим придерживались одной веры - христианства никейской ориентации, религиозные мотивы столкновения отсутствовали, и война была объявлена как средство для восстановления власти законного правителя, как месть за убийство императора Грациана, как наказание тирана и узурпатора, незаконно захватившего власть. Вероятно, Феодосий ставил своей целью не просто наказание Максима и устранение его с политической арены, но и одновременное подчинение своей власти всех западных провинций, в которых молодой Валентиниан II правил бы лишь номинально, будучи и жизнью, и властью обязанным восточному императору.

Феодосий готовился к предстоящей кампании весьма тщательно и скрупулезно. Кроме военной подготовки сухопутной армии и флота, чему было уделено особое внимание ввиду ратных заслуг и полководческих талантов Максима, о которых Феодосий хорошо знал, путем переговоров было достигнуто спокойствие на персидской границе, а внутри страны были сделаны назначения на важнейшие посты таких людей, на которых император мог положиться в свое отсутствие. Учитывался и религиозный фактор: на место умершего преторианского префекта, прославившегося своим жестоким отношением к язычникам, был назначен язычник Татиан. Правда, на других важных постах были христиане, и их мнение о христианском императоре было успокоено тем, что Феодосий заручился предсказанием будущей победы от христианского отшельника Иоанна из Ликополиса.

Шансы Феодосия на победу, в общем, были невелики. Он начинал поход с меньшей по численности, чем у Максима, армией, которая к тому же должна была вступить в бой после долгого и изнурительного марша. По пути Феодосий намеревался поставить под свои знамена дополнительные воинские контингента из вестготов, остготов, аланов и гуннов, но все эти варвары были ненадежны, особенно в случае военных неудач. Эффективная оборона альпийских проходов вообще могла свести его шансы на победу к минимуму. Да и времени на подготовку к обороне у Максима было достаточно.

Возможность победы Феодосия была столь проблематичной, что Теофил, епископ Александрийский, направил своего посланника Исидора в Рим с двумя посланиями с тем, чтобы тот дождался окончания войны и вручил соответствующее письмо-приветствие победителю - либо Максиму, либо Феодосию. К несчастью, незадачливый Исидор так разволновался, что после победы вручил Феодосию письмо, содержавшее поздравления Максиму.

В июне 388 г. Феодосий во главе многочисленного и хорошо подготовленного войска отправился в поход, оставив управление восточной частью Римской империи в руках опытных и надежных людей, опекавших его наследника - одиннадцатилетнего Аркадия. Младшего сына, четырехлетнего Гонория, Феодосий решил взять с собой с тем, чтобы представить его западным провинциям после победы над Максимом, в которой он, как кажется, не сомневался. Понимая, что его отсутствие может вызвать брожение среди подданных и что поводом для этого могут стать, как это обычно бывало в IV в. на востоке, религиозные споры, Феодосий уже в походе издал закон, запрещавший собрания и публичные рассуждения о вере. Ариане восприняли этот закон как наступление на их веру и, пользуясь отсутствием официальной информации о продвижении Феодосия и ходе войны с Максимом, стали распускать слухи, что генеральное сражение проиграно, что многие пали на поле битвы, а сам Феодосий захвачен в плен тираном. "Принимая свои вымыслы за действительные события, они сделались дерзкими и, сбежавшись, зажгли дом епископа Нектария в досаде, что он владеет церквами" (Созомен VII, 14). Однако в это время пришли подлинные сообщения о ходе войны, которые сразу же успокоили страсти, а зачинщики беспорядков стали со страхом ждать наказания. Впрочем, Аркадий под влиянием пользовавшегося авторитетом при Константинопольском дворе знаменитого оратора Фемистия не только не наказал виновных, но и добился снисхождения к ним со стороны своего отца.

Между тем Феодосий беспрепятственно пересек Иллирик и с марша вступил в бой с войсками Максима при Сисции на реке Саве в Паннонии. Уставшие и покрытые пылью солдаты Феодосия без промедления форсировали реку, едва увидели на другом берегу противника. Их натиск был столь неожиданным, мощным и стремительным, что легионы Максима дрогнули и пустились в позорное бегство. Пакат в своем панегирике Феодосию замечает, что больше времени занимает описание того, что произошло на самом деле. На следующий день сражение возобновилось. Оно оказалось более кровопролитным и жестоким, но и на этот раз войска Феодосия одержали верх.

Надо заметить, что, готовясь к войне с Феодосием, Максим совершил грубую ошибку в своих стратегических расчетах. Как и во время 2-й Пунической войны римляне не ожидали, что Ганнибал отважится пересечь Альпы и атаковать Италию всеми своими войсками с суши, так и сейчас Максим полагал, что Феодосий мобилизует весь свой флот и обрушится на побережье, не рискуя действовать измотанными длительным переходом сухопутными войсками. Поэтому лучший военачальник узурпатора Андрагафий возглавил флот и барражировал в Адриатическом море, надеясь перехватить противника, но, увы, ему не удалось даже захватить в плен Валентиниана II, отправившегося в свои утерянные владения морем и надеявшегося, как кажется, хоть на время избежать опеки более сильных властителей.

После поражения при Сисции Максим отступил на север к Петавии. Туда же спешно прибыл со своими отборными когортами его брат Марцеллин. Здесь состоялась еще одна очень упорная и кровопролитная битва, длившаяся с утра до вечера. Братья были разбиты, и Феодосий вновь оказался хозяином положения, причем значительная часть солдат Максима сдалась в плен победоносному императору.

Оставленный Фортуной Максим окончательно разуверился в возможности одолеть своего противника. Мало того, его объял невыразимый страх, придававший его бегству почти фантастическую скорость: в течение дня он преодолел около 200 км, спустился с Юлийских Альп и к вечеру достиг Аквилеи, где он намеревался укрыться от удачливого в сражениях Феодосия. Последний двинулся вслед бежавшему узурпатору без промедления, которое, как он справедливо полагал, могло бы привести в чувство его коварного противника. По пути Феодосия торжественно встретили жители крепости Эмона, которую так и не смог взять Максим и которая с непонятным упорством сохраняла преданность законной власти.

Наконец, Феодосий стал лагерем неподалеку от Аквилеи, но не успел он отдать распоряжение о подготовке к штурму, как к нему привели самого узурпатора. Его солдаты, разуверившись в успехе своего предводителя и опасаясь наказания со стороны императора, одерживавшего одну победу за другой, сами решили исход этой войны; они ворвались в покои Максима, стащили его с трона, лишили знаков императорского достоинства, связали и, сопровождая его тумаками, вместо почетного эскорта, препроводили к Феодосию. Победитель же не стал проявлять ни милосердного снисхождения к униженному и поверженному противнику, ни суровой жестокости - он просто отдал несчастного во власть его же солдат, которые, желая выслужиться перед новым властителем, без промедления и излишних церемоний отрубили Максиму голову. Это произошло 28 августа 388 г.

Узнав о поражении своего предводителя, Андрагафий, бесцельно проводивший всю военную кампанию в морской качке, прыгнул через борт корабля в опостылевшее ему море. Спустя некоторое время был казнен и десятилетний сын Максима Виктор. Голова же самого Максима так же, как в свое время и тело убитого по его приказу Грациана, долгое время оставалась без погребения. Ее отправили в мрачное путешествие по провинциям Римской империи в назидание всем возможным узурпаторам и претендентам на власть, пока она, наконец, не нашла последний приют в Карфагене.

Дольше других верность Максиму сохраняла лишь Галлия. Туда был направлен один из самых главных и лучших военачальников Феодосия Арбогаст. Он привел Галлию к покорности, не встретив серьезных осложнений, а затем по поручению Феодосия взялся за наведение там должного порядка.

Тем временем Феодосий прибыл в Медиолан, который стал его резиденцией на западе.

[1] Либаний. Сочинения. Казань, 1914. Т. 1. С. 80.

[2] Греческая патрология под ред. Миня. Т. 49. С. 82.

[3] Гиббон Э. Ук. соч. С. 248.

[4] Прохоров Г. В. Предисловие. (Амвросий Медиоланский, обязанностях священнослужителей.) - Казань, 1908. - С. 18-20.

[5] Гиббон Э. Ук. соч. С. 249.