©Казаков М.М.

Становление церковной организации
в христианизирующейся Римской империи в IV в.

Процесс христианизации Римской империи в IV в. происходил в тесной связи с  ростом и укреплением церковной организации. Легальное положение христианства со времени Константина, растущие привилегии клириков и рост церковного богатства давали возможность церкви, по выражению В. Болотова, развернуть целую иерархическую программу[1]. Результатом ее осуществления явилось значительное увеличение членов клира и создание новых церковных должностей. По своей административно-территориальной и даже внутренней структуре церковная организация подстраивалась к структуре государственной и стремилась органично вписаться в Римскую империю. Формирование церковной иерархии было отражением христианизации римского общества, с одной стороны, и бюрократизации римского государства в период домината – с другой.

В IV в. вся христианская, а, вернее, христианизирующаяся часть римского населения делилась на три категории: клир, мирян и катехуменов[2]. Собственно церковная организация была представлена клиром. Вступление в клир обставлялось целым рядом особых условий, которые специально оговаривались на церковных соборах и закреплялись церковными канонами. Так, согласно 1-му правилу Никейского собора в клир могли вступать лица, «имеющие доброе мнение о себе, гражданскую свободу, отказавшиеся от мирских должностей, принявшие крещение и прошедшие уже известный искус в Церкви как христиане»[3]. Вступление в клир не требовало специального образования и не имело возрастных ограничений[4]. Лишь постепенно вводились определенные ограничения касающиеся брака клириков[5], но с самого начала одним из главных критериев оставалась безупречная нравственная жизнь.

С определенной условностью весь клир можно разделить на высший и низший. К низшему клиру[6] – ordines minoris – относились чтецы[7], экзорцисты[8], катехисты[9], герменевты[10], иподиаконы[11], аколуфы[12], могильщики[13], лекцикарии и деканы[14], параваланы[15], диакониссы[16], дефензоры[17], нотарии[18], архиварии[19], скевофилаксы[20]. Из перечня низших церковных должностей и отправляемых ими функций можно увидеть, что в IV в. формирование иерархии еще находилось в начальной стадии своего развития. Некоторые из перечисленных должностей носили промежуточный характер, другие исчезли из церковной практики по мере формирования иерархии.

Характерной особенностью данного периода было наличие церковных должностей, формально не входящих в клир. Вместе с тем, с момента заключения союза между церковью и государством, наблюдается неуклонный рост церковных штатов, причем уже Константин попытался ограничить рост клира, постановив назначать новых клириков только на места умерших. Однако церковь не только обходила этот указ путем назначения клириков на уже имеющиеся должности, увеличивая количество, выражаясь современным языком, штатных единиц, но и пошла по пути создания боковых ветвей уже имеющихся должностей. Так, например, к V в. появляется несколько разновидностей нотариев: нотарии чтецов, нотарии диаконов и т. п.[21] Таким образом, рост церковной бюрократии происходил в период христианизации параллельно с ростом бюрократии государственной. Это было необходимым условием огосударствления церкви, которой, чтобы органично влиться в государство, требовалось построить свою иерархию.

К высшему клиру – ordines sacri majores – относились епископы, пресвитеры и диаконы. Пресвитеры рассматривались как церковный сенат (senatus ecclesiae) и советники епископа, а диаконы – как его служители (ministri). Соответственно первые предназначались для священства (ad sacerdotium), а вторые – для служения (ad ministerium). Однако на практике диаконы оказались выше пресвитеров по положению в церковной иерархии. С одной стороны это определялось тем, что диаконов было значительно меньше, чем пресвитеров[22]. С другой стороны, епископы концентрировали в своих руках все больше власти, и пресвитеры, как их советники, утрачивали в связи с этим всякое значение. Диаконы же были доверенными лицами епископа, поручавшего им много функций: осуществлять надзор за мирянами сначала во время богослужений, а затем и вне их, а также распоряжаться церковными имуществами и церковными доходами. Значение диаконов выросло настолько, что Никейский собор вынужден был запретить им вкушать евхаристию раньше епископа, преподавать евхаристию пресвитерам или садиться среди них, а также, что они – слуги епископов и стоят ниже пресвитеров (Никейский собор, канон 18). Разумеется, среди семи диаконов не могло быть полного равенства, и в IV в. выделяется фигура архидиакона, который становится постоянным спутником епископа при богослужении, представляет епископа на соборах и выступает в качестве его посредника в сношениях с другими епископами, и даже замещает епископа в случае его отсутствия[23]. В отношении подчиненных епископов архидиакон мог выступать в качестве ревизора, а в отношении других диаконов – в роли судьи. Известны случаи презрительного отношения столичных архидиаконов к провинциальным епископам[24]. И вполне естественно, что именно архидиаконы были главными кандидатами на епископские кафедры.

Значение пресвитеров в церковной иерархии в IV в. тоже возрастает, прежде всего, в связи с образованием приходов. До Миланского эдикта количественный рост христиан происходил медленно, и по мере формирования новых христианских общин образовывались новые епископии. При этом ввиду немногочисленности мирян, христианские собрания могли происходить в одном месте под руководством епископа. После Миланского эдикта, когда количество обращений в христианство стало резко возрастать, проводить религиозные собрания в одном месте стало трудно, а образование новых епископий требовало времени. Поэтому церковь пошла по пути создания приходов в рамках епископии – мелких административно-территориальных церковных единиц, во главе которых епископы ставили пресвитеров. Так как клир централизовался вокруг главной церкви – кафедральной, где и происходили выборы и назначения всех священников, направление их в приходы формально рассматривалось как некое подобие командировки. Приходская жизнь раньше всего началась в Александрии, где приходы образовались в налоговых округах города  - это были так называемые «лавры», куда направлялись пресвитеры[25]. Действительно, государственные структуры, в том числе и налоговые, оказались удобными единицами для создания церковных структур, так как населению привычнее было объединяться по существующим образованиям, а церкви - удобнее приспосабливать для своих нужд то, что уже существовало, а не изобретать новые деления.

В отличие от диакона, который, как служитель епископа, был лицом назначаемым, а также низшего клира, пресвитер в IV в. оставался выборной фигурой, что поднимало его статус в глазах мирян. Однако значение пресвитера в церковной иерархии все же оставалось второстепенным. Правда, к концу IV в. среди пресвитеров также выделяется особая фигура – архипресвитер, который председательствовал в коллегии пресвитеров и замещал епископа в случае его отсутствия при богослужении в главной церкви епархии[26].

Центральной фигурой всей церковной организации, несомненно, являлся епископ. Его роль возрастает до значения высшего государственного сановника, а власть епископа к концу IV в. становится серьезным соперником гражданской власти. Однако до завершения процесса христианизации различия между церковной и государственной иерархией были весьма существенными, хотя процесс их сближения, в том числе и типологического, приобрел в течение столетия отчетливые и явные черты.

Государственным чиновникам система домината придала иерархическую структуру со строгим подчинением и полной отчетностью снизу доверху. В верхних эшелонах бюрократии находились чиновники высшего ранга, подчиненные непосредственно доминусу-императору и выполнявшие его распоряжения, как устные, так и оформленные законами. Епископы, являясь церковными служащими высшего ранга, не подчинялись никому, кроме самого Бога, и довольно свободно относились к решениям церковных соборов, которым нередко не подчинялись. Кроме того, епископы пользовались полной свободой в назначении и посвящении подчиненного им клира, который зависел от него во всем, включая свободу передвижения и дисциплину. Такой же свободой в назначении служебного персонала пользовались и высшие государственные чиновники.

Епископы в IV в. стали пользоваться особым уважением и почтением, причем не только со стороны простых людей, но и царственных особ. Такое отношение во второй половине столетия прочно входит в этикет, и даже дворцовый церемониал. Звание епископа приобретает также значение почетного титула, которое присваивали некоторым особо выдающимся христианским подвижникам[27]. Однако основную массу епископов составляли действительные главы церковной иерархии на местном уровне, и именно они в IV в. сближались по своему статусу с государственными чиновниками в этих областях. Но, в отличие от чиновников, для которых карьерный рост был одним из непременных условий существования, епископы были тесно связаны со своими кафедрами, и переход с одной кафедры на другую, особенно с меньшей на большую был строго запрещен. Хотя из этого строгого правила[28] были исключения, и на практике карьерный рост для клириков, включая епископов, стал почти такой же чертой, как и для государственных служащих.

Впрочем, существовало одно очень важное отличие епископа от государственного чиновника. Оно состояло в том, что епископ был выборной фигурой, и эта традиция, идущая с апостольских времен и от античности, сохранялась в период христианизации. Церковная демократия имела в своей основе не столько принцип непосредственного участия мирян в церковном управлении, сколько желание церковных иерархов заручиться поддержкой большинства для того, чтобы осуществлять нравственное влияние на паству. Опираясь на выборное начало, епископы могли сохранять свой авторитет и власть достаточно долгое время, исходя из принципа: «кто должен управлять всеми, тот должен быть и выбран всеми»[29].

Однако демократический способ избрания епископа в IV в. все более приходил в противоречие с растущей властью епископа в церковной иерархии, его увеличивающимся влиянием на светскую жизнь, с одной стороны, и с повышением его роли в государственной жизни и управлении, с другой стороны. Первое заставляло очень многих влиятельных лиц добиваться поста епископа любыми путями вплоть до кровопролитной вооруженной борьбы, второе приводило к вмешательству государственных чиновников и даже самих императоров в процедуру выборов. Отдельные церковные группировки пыталась протестовать против этого[30], но остановить это вмешательство в период христианизации было уже невозможно. Не случайно IV век изобилует многими отступлениями от принципов раннехристианской демократии в отношении выборов епископов: назначение преемников на епископские кафедры при жизни, влияние на ход и исход выборов епископов соседних епархий, ограничение круга избирателей, рукоположение в епископы по прямому указанию императорской власти и т.п.

В IV в. выборы на епископские должности были, по выражению В.В.Болотова, "критическим моментом для общественного спокойствия"[31]. Как и во времена раннего христианства епископа еще выбирали верующие, и воля народа часто преобладала[32]. Однако в наиболее важных центрах империи пост епископа часто становился объектом вожделений со стороны различных религиозных и политических группировок и отдельных лиц. Власть, которой епископы располагали не только в отношении религии, но также и в экономической сфере, благодаря управлению растущими богатствами церкви, делала назначение на епископский пост чрезвычайно привлекательным. Императорская власть в момент выборов выступала не только как блюститель порядка, но все чаще заявляла претензию на контроль над этими выборами.

Одно из главных отличий между церковной и государственной организацией состояло в наличии соборов, как высшего коллегиального органа церковного управления. Наличие такого органа в государственной системе в IV в. было совершенно немыслимо, так как создание системы домината преследовало прямо противоположную цель – уничтожить всякие остатки античной демократии. Соборы же являлись демократическим учреждением, включавшем элементы как античной, так и раннехристианской коллегиальности при решении важнейших вопросов. Главенство соборов над отдельными церковными иерархами в IV в. безусловно признавалось в христианском мире.

Разумеется, в силу такого значения церковных соборов императорская власть в IV в. стремилась участвовать в их работе и в выработке их решений, которые, получив государственную санкцию, становились обязательными к исполнению. Таким образом, не допуская демократичности в функционировании государственных структур, императорская власть в эпоху домината старается поставить под свой контроль и последние остатки церковной демократии. Участие государственных чиновников и самих императоров в церковных соборах становится нормой в IV в. и является еще одним подтверждением общей тенденции к слиянию церковных и государственных структур.

К концу IV в. делаются попытки создания еще более высоких постов в церковной организации и, соответственно более крупных церковных территориальных организаций. В частности, в древней церкви встречалось несколько разновидностей должности епископа – собственно епископ, хорепископ[33], экзарх[34], митрополит и патриарх, т.е. появляется категория подчиненных епископов и главных епископов. Последние стремятся стать во главе всей иерархии и одновременно занимают значимое положение при дворе римских императоров. После Феодосия, в V в. они уже почти не отличаются по своему статусу от высших государственных чиновников и становятся столь же обычными фигурами в государственной системе, как и лица, занимающие ключевые государственные посты.

Очевидно, что значение епископов и возглавляемых ими епископий определялось политическим и экономическим значением центров Римской империи, в которых они осуществляли свою деятельность. Такими центрами на западе в IV в. были Рим и Медиолан, а на востоке – Константинополь, Антиохия и Александрия. Эти центры были вовлечены в жесткое соперничество за приоритет. Религиозная борьба в период становления церковной организации имела явный политический оттенок, и в нее оказывались вовлеченными не только церковные, но и светские структуры, и это является еще одним подтверждением того, что христианизация Римской империи сопровождалась процессом слияния государственных и церковных структур.